• 044.jpg
  • 018.jpg
  • 038.jpg
  • 027.jpg
  • 043.jpg
  • 003.jpg
  • 036.jpg
  • 004.jpg
  • 013.jpg
  • 017.jpg
  • 028.jpg
  • 014.jpg
  • 020.jpg
  • 033.jpg
  • 037.JPG
  • 006.jpg
  • 029.jpg
  • 009.jpg
  • 032.jpg
  • 019.jpg
  • 042.jpg
  • 015.jpg
  • 010.jpg
  • 002.jpg
  • 007.jpg
  • 041.jpg
  • 035.jpg
  • 016.jpg
  • 005.jpg
  • 001.jpg
  • 012.jpg
  • 040.jpg
  • 045.jpg
  • 034.jpg
  • 008.jpg
Логотип

111111r1 

«Саперы снесли дом в

городе ***

.

Операция была завершена

виртуозно. Соседние дома

не пострадали».

(Из репортажа в передаче «***»).

Это наша общага – две свечки-девятиэтажки, соединённые между собой длинным коридором (столовая и зал для дискотек), крашеные синим цветом стены, скрипучая дверь, запах студенческой кафешки, аккуратные ящички для писем. И, если даже все ящички пустовали, в моем всегда лежало письмо или вызов на переговоры от одноклассника, который учился в далеком Томске.

И легендарная Пална!

-У-у-у-уу, шантррррапа-а-а! – слышен раскатистый, недружелюбный голос Палны. – Вот расскажу ректору! Кого только принимают в университет! И ходють-ходють тут! – распаляется она еще больше, яростно поправляя вращая зрачками.

Для меня до сих пор остается загадкой, зачем это наша Мария Павловна сидела на вахте (где и днем, и ночью включен обогреватель, а в ногах у бдительной вахтерши неизменно сидело кошек пять или шесть), постоянно поправляя съехавшую на бок кроличью шапку.

А восседала она, как самый строгий и неподкупный прокурор: подозрительно выглядывалась в лица нарушителей режима проживания в общежитии. Не боялась спорить даже с самим комендантом! А если кто чужой и ухитрялся прошмыгнуть в здание, ловко и резко орудовала какими-то рычагами, закрывала «вертушку» на проходной. За эти виртуозные телодвижения она получила кличку «Паша Ангелина».

“Алл-лле!”, - кричала она в трубку. - Какой номер? Я что ж, девочка какая, бежать на третий этаж? Ишь, выдумал! Тебе надо, ты и иди!”, - и с грохотом опускала трубку на многострадальный аппарат и так весь обкрученный изолентой.

Нет, конечно, она могла мило побеседовать с выходящими студентами, елейным голосом выпроваживая их на улицу, словно Баба Яга, подсаживающая жертву на лопату в печь. Но стоило им забыть в комнате пропуск или, не дай бог, потерять его, грудью вставала на защиту турникета, но не пропускала нарушителей! Будто и знать их не знала.

Не скажу, что вахтершу кто-то очень боялся. Наш брат-студент не обращал на нее никакого внимания. Парни перепрыгивали через «вертушку» и бывали таковы.

Были, конечно, и такие, к которым Пална относилась снисходительно. К этим немногим относилась и я.

- Проходи, милыя-я-я, - нараспев и словно жалеючи-снисходительно говорила она, - не морозить жешь тебя на улице. Пользуются усе ж моею доброто-ю-ю-ю.

…Зима в Калинине для меня начиналась еще в октябре. Холод, низкое серое небо, ветер – все это действовало на меня удручающее. Ну, а декабрь был и того холоднее.

…Пары, коллоквиум, столовка, библиотека – и домой!

Вот и родное общежитие. Достаю пропуск. Замечаю тревожный, сочувственный взгляд Палны.

- Милыя, чтой-то у вас там стряслось?

- Где?

- В Армении. По телевизеру передавали.

Поднимаюсь…Комната номер 314. На двери - список проживающих. Плакат на стене, «Берущий сковородку без разрешения, безусловно, не пролетарского происхождения», не смущает наших соседей. Кастрюли, соль, гитара – все считается общественным.

В комнате тепло и вкусно пахнет макаронами и соусом «Грузинский». Любаша расстаралась! Любаша младше нас на год, скромная русская девочка, рдеющая от любого признания и похвалы.

Попив чаю и надев шерстяные носки с синими оленями, забираюсь на кровать с учебником по лингвистике, на подходе – политология.

В дверь постучали. Вошли ребята из университетской армянской диаспоры.

- В Армении землетрясение, сильное. Мы формируем студенческий отряд. Ты едешь?

Конечно. Разве могла я ответить иначе? Раз нужна помощь…

Включаю телевизор. Да, землетрясение, небольшие разрушения. О жертвах ни слова.

Элла, младшая троюродная сестра, которая училась на факультете романо-германской филологии, щедро снабдила меня теплыми вещами.

…10 декабря. И вот мы едем уже в вагоне. Студенчество – беззаботная пора, поэтому едем мы негрустно, с анекдотами, песнями, перебегая из купе в купе. Какие-то женщины продают мандарины!

Нашу веселую компанию окидывает мрачным взглядом с упреком пожилой проводник. Он предельно вежлив, несуетлив, опрятен. Это позже я расслышала слова вроде «Спитак», «погибшие». О чем он? По телевизору не было никаких уточнений. Да, настоящие цифры жертв и разрушений в официальных CМИ замалчивались.

Ехали через Грузию и даже переночевали у одной студентки дома в Хашури. Наутро поехали автобусом в Армению также бодро, с боевым настроением и желанием помочь пострадавшим людям.

Через несколько часов мы стали проезжать старообрядные молоканские деревни. Что это дом какой-то кособокий? А здесь на стене трещина… и там… и еще… А еще говорят, что молокане любят свой дом, чистоплотные и заботливые…

Еще деревня… Разрушений больше… Вывалившиеся из стен кирпичи… щербатые стены... Столб с пустым гнездом… Говорят, что аисты не поют, их песня – щелканье клювом… Так они будят по утрам жителей опрятной деревеньки. Теперь некому… и некого...

Мы были раздавлены. Почему-то игривое настроение стало исчезать, а вместо него в душу заполз липкий страх, малодушные и постыдные мысли «куда мы едем?!!!», «а сможем ли мы?».

Так, подъезжая к эпицентру, мы взрослели за часы на годы и только тогда начинали понимать масштаб горя, которое огромной глыбой обрушилось на плечи простых людей, за секунды перевернуло и сожрало, как страшный, ненасытный зверь, планы, жизни… И еще несколько месяцев потряхивало армянские города маленькими остаточными толчками…

Ленинакан. На окраине города – магазин «Обои». Какой-то вороватый мужчина, оглядываясь, выносит бумажные рулоны… Как он додумался до этого? Какие стены собирается оклеивать?!!!

Едем трудно. Дороги нет. Вернее, она когда-то была… Мы, словно окаменели, застыли... Примерзли к окнам автобуса и в ужасе вглядываемся в некогда красивый, зеленый город.

Вот детский садик, разрушенный до основания… Всюду раскиданы игрушки, сломанные кроватки…

Вот от дома остался только один подъезд, разорванным телом, черный, дымящийся, с торчащей из боков арматурой, но выстоявший, как вызов, как крик бездушному, разрушительному толчку.

А это здание многоэтажное, почти не разрушено, только повернуто вокруг своей оси. Но это невозможно представить. Это надо видеть.

Вот еще дом… Как скелет… Видны лестничные пролеты, повисшие на уцелевших стенах ковры, фотографии и ровно стоящие, не пошатнувшиеся в страшной тряске полки с банками варенья, маринада и компотов, приготовленными какой-то заботливой хозяйкой на зиму.

…Кинотеатр стоит почти целый. Почему стихия обошла его стороной, ведь в эти секунды не было сеанса?!!!

Мы подъехали к центру. Часы остановились в 11 часов 41 минуту. Тогда произошло это катастрофическое землетрясение магнитудой до десяти баллов по шкале Рихтера. Площадь каждый день полна людей. Отсюда в другие города республики отправляются автобусы. Уезжают, в основном, дети, женщины и старики. Слезы, горе, расставанье… Разноцветные тюки, сумки…

Часто можно было встретить доски объявлений, где ищут потерявшихся детей. Люди оставляют описание внешности своих родственников и знакомых в надежде найти их и увидеть живыми… «Мы уезжаем к дедушке в Ереван! Семья Авакян», «Мама, где ты?!! Отзовись! Мы в деревне!» и еще, еще…

Проходим между лежащими на тротуарах и укрытых простынями, одеялами, брезентом тел.

Длинные ряды гробов - красные, синие, черные, коричневые. Их много. Пустые, закрытые. Люди со страхом подходят к ним и приподнимают крышки. Опознание… целыми сутками ищут, плачут, надеются…. Ведь, если не в гробу, то есть надежда…

Возле рухнувшего дома - сотни обезумевших людей, понимающих, что сейчас под обломками находятся может быть еще живые сын, дочь, мать… Люди мечутся, люди молятся... И нет никакой возможности, Господи, помочь тем, кто там, внизу!!! Хоть рой руками сутки напролет!!! Хоть изорви до костей свои пальцы! Горе…

Дождевая серая сырость… Город словно застыл от ужаса, но день ото дня приходит в себя. С упорством, какое может овладеть только сплочение нации, желание помочь попавшим в бетонный плен людям, добровольцы становятся в цепочку и, разбирая завалы вручную, передают друг другу по камню, по доске.

Где-то уже можно подогнать тяжелую технику, краны, грузовики. К поиску привлекают собак. Через каждый час объявляется минута молчания для того, чтобы услышать (дай Бог!) хоть какой-нибудь звук из-под обломков.

Тихо! Стук кирпичом по трубе или обессилевший плач ребенка. Радостные возгласы: «Живой!».

В проеме между плит виден клочок одежды… Толпа мужчин поднимает с трудом плиту… Лица серые, горестные, отрешенные… Горестные стоны: «Нет!».

Постаревший от горя мужчина, потерявший жену и сына, через трубочку пытается поить теплой водой придавленную бетонной плитой дочку и умоляет, шепчет, чтобы она постоянно говорила с ним. «Не молчи, азиз! Только не молчи, дорогая!». Тут же кричит: «Сделайте же что-нибудь!».

Сутками зовут родных выжившие ленинаканцы и вслушиваются в страшную пять минут тишины. Слух обостряется настолько, что можно услышать, как стучат сердца стоящих рядом людей.

… Белый саван снега… С каждым днем надежды найти уцелевших тают…

Но они, еще живые, все слышат – рев машин, голос людей сверху. Они - сотни людей - лежат и ждут, когда их спасут. А жизнь уходит тонкой струйкой крови с душой.

…Синдром длительного сдавливания возникает, когда у человека происходит омертвение мягких тканей. Тогда обязательно хирургическое вмешательство. Но никакая операция не поможет, не вылечит приобретенную на всю жизнь психологическую болезнь. С ней живут тысячи спасенных тогда людей.

Глядя на этот апокалипсис, начинаю предполагать о том, что было здесь четыре дня назад, 7 декабря 1988 года.

Словно вор подкрался этот день. Хотя говорили, что перед трагедией город окутал густой туман.

…11 часов 30 минут… В школах начался третий урок. В вузах - занятия. Рабочий день в разгаре.

…11 часов 41 минута… Неимоверной силы толчок из самого нутра земли разрывает эту жизнь пополам. И словно оживают передо мной холодящие душу картины, как оседают дома, будто чья-то незримая рука безжалостно выдернула опору из-под них. Сразу вздымается желтый, серый, коричневый дым, похожий на сотни маленьких атомных бомб и обволакивает все, что осталось от строения, словно заглатывая и то, что было домом.

И будто слышу гул, или вой, или рев взбунтовавшейся природы. И будто чувствую вибрацию, или толчки, или содрогание земли. И возмущаюсь малости тридцати пяти секунд для того, чтобы выбежать из дома, школы, больницы на улицу и спастись. Эти заветные 35 секунд, которых не хватило многим тысячам людей.

Трещины на земле, в которые легко мог провалиться взрослый человек, словно огромные, толстые, извивающиеся змеи, растут на глазах.

Паника, крики, стоны, страшный треск и гул.

Всего за одну минуту с лица земли стирается несколько городов Армении...

…Автобус сильно тряхнуло - резко затормозил. Снега непривычно много. Но Ахурян, пригород, в который нас привезли, потому что в самом Ленинакане нет места даже прохожим, стал пепельный...

В чистом поле стоит несколько десятков военных палаток. Здесь остановились добровольцы из Мончегорска. Обычные люди, не сумевшие остаться равнодушными: строители, повара, врачи… простые герои.

Что мы, студенты, могли сделать для пострадавших людей? Но нам не дали растеряться, очень быстро выделили палатку, заботливо расставили две печки, обозначили фронт работ.

«Фронт», конечно, громко сказано. Мы дежурили в столовой, очень старались и ждали этих уставших физически и морально мужчин. И видели, как они постепенно приходили в себя, то ли съев горячего борща, то ли под наш заботливый разговор.

Последними приходили альпинисты. Им «доставалось» больше всех. Не очередной перевал или гору покоряли эти светловолосые парни, а разрушенные этажи. Люди просили их опустить тела своих родных. Но некоторые просили найти что-то из семейных ценностей и документов. Поэтому альпинисты были как-то по-особенному уставшие. Мечту увидеть и подняться на Арагац они отодвинули надолго.

В медицинской палатке мы скатывали бинты, мыли полы, наводили, как могли чистоту. Специалисты, принимавшие травмированных людей, были настоящие профессионалы. У каждого в Мончегорске остались свои дети, и врачи были рады нам, хотя не нуждались в наших дежурствах. Щедро угощали гематогеном, аскорбинкой, чаем с чабрецом, шиповником, малиновым сиропом.

Работа есть всегда, и днем, и ночью. …Ребёнок 3-х лет… У него просто какая-то неглубокая царапина… и огромные, грустные, карие глаза и влажные ресницы… Может он понимал, что мамы больше нет?! Может он помнил, как она накрыла его собой, может, слышал, как она прощается с ним. Эти детские глаза я запомнила навсегда.

Приходили с ранами, привозили с людей с переломами. Однажды приехал мужчина с опухшим пальцем. Когда произошло землетрясение, его свиньи стали погибать. Он начал их свежевать и вогнал в палец кость. Произошло загноение. Помогли, забинтовали.

…Ярко-оранжевое пламя костра, расколотый кирпич, какие-то тряпки… разбитые часы-кукушка. Сгорбленная женщина сидит посреди кучи строительного мусора… её тело раскачивается медленно из стороны в сторону. …Трясущиеся, старческие руки, пронизанные синими венами, комкающие носовой платок. Она то ли поет, то ли мычит.

Три дня назад люди видели, как она разбирала руками строительные обломки, металась вокруг разрушенного здания, как раненная птица… Под завалами - муж, дети, невестка, внуки. Она осталась одна. Слышно тихое бормотание - разум не понял, не выдержал… Беженка из Азербайджана, она здесь, в Армении, потеряла всю свою семью. «Зачем я осталась жива… и не стыдно мне… как я буду жить на этом свете?», - твердит она по-армянски.

Каждый день наши ребята ездили с врачами на объекты раздавать лекарства. Дело было не из легких, потому что мальчики приезжали подавленные, молчаливые.

…Мы коротаем ночь с Наташей за дежурством у печки. Спать нельзя – в палатке двадцать пять человек. Пол покрыт соломой, одна искра из печки и беды не миновать. Мы подкидываем дрова, пьем чай. Вздрагиваем от звука коротких автоматных очередей. Страшно, потому что кто-то сказал, что это расстреливают мародеров.

Однажды к нашей палатке подошла пожилая женщина и сказала, что не помнит никого, ей некуда идти, а дом разрушен. Она расположилась рядом со мной. А ночью каждые полчаса вскакивала, будила меня и кричала от страха. Ей все время казалось, что начинается землетрясение. Она тащила меня к выходу. Через несколько дней ее нашли родственники..

Жизнь продолжается и на войне, и в трагедии.

Наступило 31 декабря. Кто-то из местных принес нам мишуру и немного чурчхелы.

Уставшие мужчины организовали елку. Зеленую, настоящую. Скажете – кощунство. Не вам судить. Ребята вошли в столовую и обмерли! На елке висели письма от родных – из Мончегорска, Питера, Мурманска, Калинина!

Жизнь разная, глубокая и непредсказуемая, и краски в ней сменяются ежесекундно, переливаются и бледнеют, а потом снова искрятся.

Нерастраченная материнская любовь, нежность к своему ребенку привела многих спасшихся в этом землетрясении женщин к твердому решению - родить еще одного, двух детей, как в продолжение жизни тех, ушедших…

…Пой, пой, священнейший дудук,

смиряй и скорбь Земли, и дерзость…

Чернова Л. Х. («Дудук Дживана»)

Мелодия дудука обволакивает и будто перекидывает мостик из мира живых в мир ушедших... Играй свою печальную песню, дудук… Мы помним о тысячах, десятках тысяч погибших…

Вот и все. Прощай, Ахурян. Мы уезжаем. Мы больше ничем не можем тебе помочь, но уже едут другие и важное дело за техникой и специалистами. Надо учиться жить сначала.

А для нас уже стоит в аэропорту самолет. Мы с Наташей в салоне - единственные девушки. Остальные – бородатые, здоровые и грубые на вид мужчины из Мончегорска. Каждый пытается на прощание сделать для нас что-нибудь теплое, запоминающееся. Месяц назад они были для нас совсем чужие.

По прилету в Москву мы расстаемся с ними со слезами на глазах...

Электричка везет нас на Ленинградский вокзал. Столица! Какая ты чужая, меркантильная… Сколько в тебе суеты и шума. И твое праздничное разноцветье электрических огней, как затоптанное конфетти в первый день нового года.

…Огромная очередь в киоск за гамбургерами. Пожилая женщина, провожающая голодными глазами «счастличиков», купивших в толкотне и ругани булочку и заграничную котлетку.

Еще одна электричка – в Калинин. Общежитие в Спортивном переулке.

… - Здравствуй, Пална. Нет у меня с собой пропуска.

Потом был месяц, когда я мучилась страшным кашлем, привезенным из Армении. Тогда же я никак не могла сдать зачет по политологии, потому что пропустила целый месяц лекций…

Но экзамен сдан, кашель прошел. Осталось другое. Декабрь 1988 года стал месяцем, который перевернул мою жизнь. Тогда ко мне пришло понимание благодарности, как чувства очень важного и необходимого человеку.

Когда наступила минута непоправимого горя, когда в результате землетрясения были полностью разрушены города, сёла, погибли около 25 тысяч, без крова остались сотни тысяч человек, тогда поднялась волна сострадания, сочувствия, желание помочь, облегчить участь. Разом откликнулись люди в самых далеких странах мира: Бельгия, ФРГ, Италия и Ливан... Самолеты, поезда, автоколонны с продуктами, теплой одеждой, палатками, медикаментами, топливом, помощь в восстановительных работах …. Всего не перечесть!

Спасибо всем тем, кто воспринял эту беду, как свою и помог жителям Армении, хотя бы даже словом.

Спасибо друзьям из Мончегорска, Мурманска, которые два месяца помогали жителям Ленинакана и Спитака, разгребая завалы, доставляя лекарства на объекты, принимая в медчастях раненых людей, приютивших у себя в палатках почти сошедших с ума от горя людей…

Вечная память югославским летчикам, которые в ночь на 12 декабря при подлете к Еревану разбились. Они везли на борту гуманитарную помощь.

Ахурян, ты дал мне лучшего друга (из далекого Приозерска) - Наташу - с огромными, раскосыми глазами, человека невероятной доверчивости и мудрости. А как иначе? Не случайно в ней слились голоса и крови многих цивилизаций (мама – русская, папа – армянин, жила в Казахстане).

«Все люди на свете добрые. Просто они об этом не знают». А сама она даже не подозревала, что фамилия ее - древняя, княжеская. Так и не научившись произносить по-армянски слово “джан”, “джаночка” (”душа”), говорила мне “чайничек” .

Здесь я поняла, что влюбленность на войне или в другой трагедии – это не кощунство.

Никогда не растает этот пепельный снег, как никогда не сотрется в памяти людской этой страшное событие. Но именно землетрясение показало, обнажило, обострило самые благородные человеческие чувства.

Мы - люди, которые должны рождаться не для страданий, а для созидания, творчества, для рождения себе подобных.